Результаты круглого стола, который прошел в РАН при участии ИПиНБ

10
ноября
2016

7 ноября 2016 года состоялся Круглый стол по теме: «Правовая идеология: историко-теоретический дискурс», организованный кафедрой истории государства и права юридического факультета им. М.М. Сперанского ИПиНБ РАНХиГС совместно с сектором истории государства, права и политических учений ИГП РАН.

Целью Круглого стола стало представление и обсуждение результатов научно-исследовательского проекта «Правовая культура и правовая идеология: проблемы истории права и сравнительного правоведения», проводимого в рамках Госзадания РАНХиГС на 2016 г.

В дискуссии приняли участие ученые Института права и национальной безопасности РАНХиГС, Института государства и права РАН, Российского университета дружбы народов, Московского государственного университета им. М.В.Ломоносова, Российской академии правосудия.

Представляя основные результаты проекта, доцент кафедры истории государства и права юридического факультета им. М.М.Сперанского ИПиНБ РАНХиГС А.М.Михайлов отметил, что правовая идеология может быть определена как вырабатываемая философией права и/или правовой доктриной целостная система базовых юридических идей, ценностей, аксиом и концепций, выступающих основой легитимации права в общественном и профессиональном сознании.

Устойчивое воспроизводство и развитие национальной правовой системы невозможны без доктринально обоснованной и позитивированной в нормативном массиве правовой идеологии. Правовое регулирование как целенаправленное воздействие на общеправовой предмет при помощи специально-юридических средств не способно быть эффективным вне системы тех идей и ценностей, которые и задают цели такого воздействия, выражают социальную и специально-юридическую ценность права как уникальной системы социального регулирования.

Когнитивными «механизмами» формирования идеологии выступает естественно присущие человеку потребности и интересы и способность к абстрагированию. Только через отвлечение от породивших конкретно-исторических условий, может быть достигнут уровень всеобщего или идеи.

Основой правовой идеологии выступают правовые идеи, которые воспринимаются профессиональным юридическим сознанием в качестве первичных и всеобщих начал, способных интегрировать систему позитивного права и юридические практики.

Любая правовая идеология выступает как целостная система правовых идей. Ведущими принципами построения правовой идеологии выступают принципы иерархичности и когерентности. Целостность любой идеологической системы выражается в том, что ни одна правовая идея, входящая в ее состав, не в состоянии отдельно от внутрисистемных связей вызывать те социальные последствия, какие может порождать целостная правовая идеология.

Субъектами формирования правовой идеологии выступают ведущие представители правовой доктрины, философы права, а также в некоторых правовых семьях представители практикующего юридического сообщества, судьи, адвокаты и т.д. Наиболее непосредственное выражение правовая идеология находит в правовых доктринах; на уровне позитивного права и юридической практики – в правовых аксиомах, правовых принципах, оценочных правовых понятиях.

Функционально правовую идеологию можно рассматривать как механизм институционального перевода правовых идей, ценностей и установок в правовые нормоотношения, т.е. целостную систему элементов, направленную на стабилизацию правовой системы.  Правовая идеология, прежде всего, оестествляет (объективирует) право, превращает его из продукта интерсубъективного социального взаимодействия в относительно самостоятельный, объективно существующий регулятор, налагающий на адресатов стандарты должного поведения.

По отношению к правосознанию правовая идеология выполняет оценочную (критическую) и компенсаторную функцию; по отношению к системе позитивного права и применению права – стабилизирующую, инновационную, восполнительную и интегративную функции.

«Натурализуя» определенные юридические идеи и конструкции правовая идеология выступает «движущей силой» стабилизации национальной правовой системы. Идеи справедливости, свободы, равенства, гуманизма положены в основу общеправовых принципов во многих государствах западной правовой традиции — за счет таких «аксиом» и принципов повышается адекватность национальной правовой системы вновь возникающим общественным отношениям, находящимся в пределах правового регулирования и, следовательно, повышается ее социальная легитимность и стабильность.

Вместе с тем правовая идеология может выступать и «движущим фактором» трансформации, изменения национальных правовых систем.

Формируя правовые идеалы, правовая идеология выполняет по отношению к системе позитивного права критическую (оценочную) функцию. В силу того, что правовая идеология оценивает позитивное право, она также и полагает цели его развития.

Правовая идеология в переходные периоды генезиса правовых систем выступает фактически источником права, а в стабильные периоды используется в качестве восполняющего средства в случае пробелов в праве.

Одной из значимых функций правовой идеологии является компенсаторная — через создание объективно существующего, абсолютно справедливого и неизменного правового идеала адресат компенсирует ошибки, несправедливости, произвол, формализм, противоречия и пробелы в действующем праве.

Правовая идеология характеризуется стремлением постичь феномен права в его целостности как идею права, что выступает необходимой предпосылкой построения позитивного права как целостной и непротиворечивой системы с единым центром. Как показывает юридическая история, позитивное право эволюционирует в сторону все большей и большей дифференциации, специализации, в то время как правовая идеология призвана, на основе правовых идеалов, ценностей, аксиом и принципов, интегрировать систему позитивного права в некое воспринимаемое органическое целое.

Лукьянова Е.Г., к.ю.н., зав. кафедрой теории государства и права им. Г.В.Мальцева ИПиНБ, РАНХиГС отметила высокое качество проделанной работы, ее несомненную актуальность, но выразила несогласие с докладчиком по ряду моментов. Во-первых, по мнению Е.Г. Лукьяновой, определяя правовую идеологию через функцию оправдания и легитимации действующего позитивного права, докладчик необоснованно сузил объем понятия. Правовая идеология как система правовых идей и воззрений, включающих понятие (идею) права, правовые аксиомы и принципы, иные правовые понятия, в первую очередь, выполняет критическую и конструктивистскую функции по отношению к действующему правопорядку и во-вторую – функцию его оправдания. Также Е.Г. Лукьянова не согласилась с выделением «деструктивной» функции правовой идеологии. Под функциями социального явления в науке принято понимать его роль относительно системы частью которой является это социальное явление, то есть относительно общества. Относительно общества правовая идеология выполняет конструктивистскую функцию, выступая в роли социальной технологии, направленной на его развитие и усовершенствование, пусть даже через разрушение устаревшего социального порядка. Неправильно, по мнению Е.Г. Лукьяновой, называть такое действие правовой идеологии как «разрушающее» и «деструктивное».     

Заведующая кафедрой  истории  права и государства Юридического института  Российского университета дружбы народов М.В. Немытина, доктор юридических наук, профессор затронула вопрос о соотношении юридической науки и идеологии и вспомнила в связи с этим слова выдающегося отечественного ученого Г.В. Мальцева: «К области идеологии можно отнести всякую социально-заряженную идею, будь она истинной или ложной. Идеологическим является любое в социальном смысле функциональное знание, идея, несущая известную общественную функцию, выступающая инструментом социальной (религиозной, политической, моральной, правовой или иной) стратегии. (…) Гораздо ближе подводит нас к сути дела анализ идеологии как формы социально-группового, коллективного самосознания, в рамках которой при необходимости можно выделить сознание внутригрупповой идентичности (…) и осознание субъектности группы в межгрупповых (общественных) отношениях» [1]. 

В качестве идеологии может выступать знание, навязанное обществу в интересах определенной социальной группы. В отличие от юридической догматики, идеология – это социальная догматика, совокупность норм и принципов, целенаправляющих общество и позволяющих управлять им. В этом смысле представляется правильным предложенное Г.В. Мальцевым противопоставление «идеология – наука». «Идеология служит интересам, наука – истине»[2], – утверждает он. Если наука – это познание, то идеология – это признание, признание идей обществом.  

В позитивистском «чистом учении о праве» Г. Кельзена оно  очищено от политических пристрастий и идеологических установок. В этатическом позитивизме  советского права оно поставлено на службу государственной системе – это стратегия для государства, которое нуждается в ней. Исторический опыт показал, что переведенные из контекста науки в русло идеологии концепты этатического позитивизма способны породить жесткий политический режим.

Заведующий сектором истории государства и права ИГП РАН, д.ю.н., профессор В.Г.Графский акцентировал проблему взаимосвязи и взаимозависимости правовой терминологии, правовой идеологии и правовой культуры. Он подчеркнул, что при всей зависимости от происходящих социальных перемен правовая терминология выглядит относительно устойчивой по словесному оформлению и постоянной в содержательном оформлении. Чего не скажешь о правовой идеологии. Объясняется это вполне понятными обстоятельствами. Правовая идеология более всего связана с политикой, являясь ее частичным олицетворении в плане идейном и доктринальном. Более всего на переменчивость этой области подвижных представлений и практических озабоченностей оказывает влияние традиция всевозможных мистификаций и соответствующих идейно-смысловых акцентировок в ее практическом использовании в рамках той или иной правовой доктрины. Наконец, правовая идеология имеет некую константу, постоянную и ценностно определенную, пребывающую в тесной связи с поддерживаемой версией правопонимания. Здесь правовая идеология сближается с правовой культурой, которая выглядит в сравнении более неизменной     и более основательной для понимания права в его социо-культурной предопределенности общесоциальной и личностой утилитарной нацеленности.

Н.М.Золотухина, д.ю.н., профессор, главный научный сотрудник Российского государственного университета правосудия поставила проблему юридической терминологии в историческом аспекте. В частности, речь шла о том, что в отечественной медиевистике периода позднего средневековья существуют серьезные разногласия, касающиеся определения формы правления и содержания политических произведений мыслителей XV-первой половины XVII вв. Причиной этих разногласий является применения современного значения в отношении ключевой терминологии понятийного аппарата средневековых мыслителей. В наибольшей степени это касается терминов: самодержавие и абсолютизм.

Термином «самодержавие» на протяжении всего Средневековья (XI-первая половина XVII вв.) характеризовалось «внешнее независимое международное положение государства», а термином «самодержец» обозначался государь, «независимый ни от какого другого властителя, не платящий дани никому» (В.О. Ключевский, С.А. Князьков, О.И. Чистяков). И.И. Срезневским в «Материалах для словаря Древнерусского языка» термин самодержавие, «самодержество» – определяется как суверенное государство.

Средневековые мыслители понимали «самодержавие» «не в смысле отношений государя со своими подданными, но в смысле отношений международных» (В.Н. Малинин, В.О. Ключевский, В.Е. Вальденберг). В первой четверти XVIII в. (Артикул воинский 1715 г.) термин «самодержавие» поменял свою семантику, перейдя от широкого значения (внешнеполитические отношения) к узкому (форма правления) и стал употребляться не для обозначения независимости монарха и суверенности государства, а для выражения представления о неограниченности верховной власти «над лицами и порядком», что и было зафиксировано в Словаре В.И. Даля.

С этого и только этого времени термины «самодержавие» и «абсолютизм» стали синонимами, поскольку выражали одно и то же понятие – неограниченность верховной власти. В этом значении термин «самодержавие» употребляется и в настоящее время. Разногласие в современной научной литературе сохраняется по двум причинам: 1) игнорирование исторического содержания термина «самодержавие» и экстраполяция на Средние века его современного значения – абсолютизм; 2) подмена элементов формы государства: формы правления политическим режимом или их восприятие в совмещении.

Подобная методика исследования приводит к необъяснимым с юридической точки зрения характеристикам формы правления и содержания политических учений периода позднего Средневековья: «самодержавная деспотия» (Я.С. Лурье); «земско-самодержавная государственность» (Ю.В. Кривошеев); «православное  христианское самодержавие» (Р.Т. Мухаев»); «русское самодержавие» (И.Я Фроянов); «Московское самодержавие (А.Н. Мамонов), «теократическое самодержавие» (?!) (Б.И. Берман) или даже часто встречающееся определение типа «самодержавный абсолютизм». Трудно дать юридический анализ этим формулировкам, ибо они составлены, исходя из современного, а не исторического понимания значения термина «самодержавие».

Исходя из вышеназванных позиций все политические учения мыслителей XV – XVII вв., характеризуются, как «политические доктрины российского самодержавия»» (Н.В. Асонов); «православная самодержавная идеология» (А.С. Панарин) и т.п. Однако, несмотря на то, что монархия действительно считалась российскими мыслителями лучшей формой правления, все их произведения «проникнуты мыслью об ограничении царской власти» (В.Е. Вальденберг). Подобная терминологическая нечеткость касается употребления формул «централизовонное государство» в значении «самодержавное государство».

Таким образом, для достижения единства в определении формы правления в период позднего Средневековья в России (XVI- первая половина XVII вв.), а также адекватного представления о содержании политических учений средневековых мыслителей: необходимо разграничение исторического и современного значения содержания терминологии понятийного аппарата средневековых мыслителей и законодателей; а также  теоретическое разделение элементов формы государства: формы правления и политического режима, т.е. выработки единых методологических приемов при исследовании государственно-правовых категорий.

Т.Е. Новицкая, д.ю.н., профессор кафедры истории государства и права юридического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, развивала тему историко-правовой культуры некоторых исследований. Речь шла о случаях, когда историко-правовые проблемы освещаются коллегами, работающими в области отраслевых юридических дисциплин, которые позволяют себе непозволительную лёгкость суждений, касающихся вопросов истории отечественного государства и права. Казалось бы, юрист должен хотя бы ознакомиться с нормативным правовым актом, о котором пишет, однако это встречается нечасто. Конечно, порой имеет место и грамотный осторожный подход к историческим фактам, в связи с чем хочется отметить цивилистов А.Л. Маковского, А.В. Габова.

[3] "Постатейный комментарий к Федеральному закону "Об образовании в Российской Федерации" (под ред. А.Н. Козырина) (Подготовлен для системы КонсультантПлюс, 2015). Сноска 41 к ст. 4. 

Порой в научных публикациях дается информация, мало того, что неверная, но ещё и изложенная с ошеломляющей непринуждённостью. Взять хотя бы такой пассаж: «В первые годы советской власти, вплоть до 1920 г., законодательствовали и наркоматы» [3]. Почему «вплоть до 1920 г.»?  Здесь вполне можно назвать любой год вплоть до принятия Конституции СССР 1936 года. Но проблема состоит в том, что наркоматы никогда не имели права принимать нормативные правовые акты, имевшие высшую юридическую силу. Да и Совнарком получил такую возможность со скандалом и из рук ВЦИК.

Далее автор пытается объяснить множественность законодательных органов отказом от разделения властей. Множественность законодательных органов в нашей стране связана не с отказом от разделения властей в период до принятия Конституции СССР 1936 года, а с господствовавшей в тот период теорией народного суверенитета, как и во Франции времён якобинской диктатуры. Согласно этой теории, как известно, народ передаёт властные полномочия своим избранникам, поэтому отпадает и необходимость в разделении властей. Вся власть от народа переходит к выборным органам. Так что, с одной стороны, отказ от разделения властей вовсе не означает, что законодательствовать не может один-единственный орган, а, с другой стороны, этот законодательный орган может взять на себя функции распорядительного и исполнительного органа.

Оценка роли 1990-х годов в прорыве нашего государства в царство добра, просвещения и общеевропейских ценностей также не всегда носит обоснованный характер. Так, в приведенном выше комментарии автор пишет: «В 1990-е годы, с уходом от идеологических догм советского строительства практика законотворчества стала постепенно склоняться к пониманию законодательства в узком (собственном) смысле» [4]. Парадокс состоит в том, что «уход от идеологических догм» был сделан первоначально в середине 1930-х годов. Однако в период, известный как либерализация, именно к этим «идеологическим догмам» благополучно вернулись. В науке XXI века эти вещи уже хорошо известны. 

[4] Там же.

Так что получается, что автор сам находится в плену идеологических догм. Вторая причина – неумение даже прочитать и истолковать текст закона. Продолжим чтение уже цитированного Постатейного комментария. Автор считает, что «в Российской Федерации право на образование было включено в текст самой первой конституции - Конституции РСФСР 1918 г. (ст. 17): “В целях обеспечения за трудящимися действительного доступа к знанию Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика ставит своей задачей предоставить рабочим и беднейшим крестьянам полное, всестороннее и бесплатное образование”»[5]. Где здесь говорится о праве на образование? Любой школьник скажет, что Конституция «ставит своей задачей предоставить рабочим и беднейшим крестьянам полное, всестороннее и бесплатное образование». Статья не даёт никаких гарантий по поводу права на образование, что свойственно этому документу, когда речь идёт о правах и свободах граждан. Напротив, Конституция информирует о том, что в будущем «рабочим и беднейшим крестьянам» будет предоставлено всестороннее и бесплатное образование.

А.К.Романов, к.ю.н., заведующий кафедрой основ правоохранительной деятельности ИПиНБ РАНХиГС, затронул вопросы юридической компаративистики. Это относительно новое и перспективное направление научных исследований по вопросам права, правовых систем, их культурных, политических, религиозных, исторических и юридических особенностей и характеристик. Оформившееся на рубеже XIX - XX вв., сравнительное правоведение подтвердило свою плодотворность и перспективность, устойчивость его принципов, методологии и методов. Как отмечает Т.Н. Радько, в современных условиях «сравнительное правоведение представляет собой сложившийся комплекс научных знаний и методологических разработок, имеющих под собой явные функциональные ориентиры и пролонгации»[6].

[5] Радько Т.Н. Введение. / Захарова М.В. Сравнительное правоведение: вопросы теории и практики: Монография. М.: Проспект, 2016. С. 4.

Оценивая более чем столетний опыт сравнительно-правовых исследований в их современном понимании, можно подвести некоторые итоги и оценить их вклад в развитие правовой теории в целом [7]. Действительно, реальный вклад юридической компаративистики в решение вопросов практического нормотворчества, совершенствование и интеграцию разных правопорядков трудно переоценить. Одним из главных достижений юридической компаративистики является объединение правовых систем в семьи, их классификация, установление тенденций мирового развития права, расширение границ правового регулирования и более плотное совмещение разных нормативно-правовых регуляторов - национально-государственных, международных, корпоративных, неправительственных и саморегулируемых институтов гражданского общества и мирового сообщества [8].

Вместе с тем, масштабное продуцирование новых знаний о правовом феномене, его масштабах, проявлениях, роли и значении в жизни общества привело к появлению новых проблем. Их требуется не только осознать, но и поставить в качестве ориентиров развития на перспективу. Так, Ю.А. Тихомиров отмечает: «Развитие исследований в области сравнительного правоведения - отрадное явление. Но в них слишком узко трактуется понятие «правовая система». Не хватает инструментально-методического аспекта, когда были бы разработаны средства анализа, сравнения, оценки, представлены выводы изучения и практические предложения» [9].

[6] Радько Т.Н. Введение. / Захарова М.В. Сравнительное правоведение: вопросы теории и практики: Монография. М.: Проспект, 2016. С. 4.

[7] Вопрос о времени возникновения юридической компаративистики как самостоятельно оформившегося направления в правовых исследованиях остается дискуссионным. Так, одни авторы связывают юридическую компаративистику со временами античности (Лафитский В. И. Сравнительное правоведение в образах права. Т. 1. М., 2010. С. 12), другие - со Средневековьем (Рассказов Л. П. Генезис сравнительного правоведения и его формирования как науки и учебной дисциплины // Научный журнал КубГАУ. 2014. № 95. С. 1115 - 1131), третьи - со второй половиной XIX в. (Захарова М.В. Сравнительное правоведение: вопросы теории и практики: Монография. М.: Проспект, 2015; Закирова С.Г. Проблемы и перспективы становления юридической компаративистики как самостоятельной науки // Юристъ-Правоведъ. 2015. № 4. С. 12-16, и др.).

[8] Тихомиров Ю.А. Динамика правовых систем в условиях интеграции государств // Журнал зарубежного законодательства и сравнительного правоведения. 2014. № 4. С. 706 - 707.

Как представляется, в том, что происходит с юридической компаративистикой, ничего удивительного нет. «Увеличение знаний о явлении, - отмечает Д.С. Лихачев, - ведет иногда к уменьшению его понимания»[10]. Юридическая компаративистика появляется и развивается преимущественно как дескриптивный проект. Между тем, как пишет А.Н. Леонтьев, научное знание «не ограничивается и не может ограничиваться описанием тех или иных явлений. Например, мы наблюдаем такое великолепное явление как радуга. Можно радоваться, созерцая красоту, но от того, что мы наблюдаем множество раз одно и то же, наши научные знания не увеличиваются»[11].

С увеличением объема и масштабности юридических знаний о правовых системах в их исторических и современных проявлениях, с ростом научно-исследовательской информации о них не произошло существенного прорыва в понимании правового феномена. Знаний о правовых явлениях, в том числе тех, которыми представлены разные правовые системы, стало больше, а вот понимания их природы и внутреннего закона не прибавилось. В целом эти вопросы понимаются в принципе так же, как и тысячелетие назад. Следует согласиться с Д.С. Лихачевым: новое компаративистское знание не прибавляет понимания изучаемых явлений, а ставит перед правовой наукой вообще и перед юридической компаративистикой в частности задачу не столько дальнейшего увеличения объема таких знаний (информации), сколько их понимания.

[9] Тихомиров Ю.А. С. 707.

[10] Лихачев Д.С. Преодоление времени: важные мысли и письма / Дмитрий Лихачев. - М.: Издательство АСТ, 2016. С. 255.

[11] Леонтьев А.Н. Лекции по общей психологии. М.: Смысл, 2000. С. 7.

Представляется, что задачи юридической компаративистики как научного проекта на современном этапе ее развития состоят прежде всего в том, чтобы осознать всю нетривиальность ее научной проблемы. Во многом эти задачи связаны с выяснением tertium comparationis юридической компаративистики.

Правовые системы суть изучаемые юридической компаративистикой явления. «Явлением, - отмечает А.Н. Леонтьев, - мы называем то, что непосредственно видится, что непосредственно обнаруживает себя или вызывается специально. Но явления еще не открывают своей природы, то есть своего закона и основания»[12]. Юридическая компаративистика призвана открыть природу изучаемых ею явлений, их законы и основания. Tertium comparationis правовой науки, представленной в лице юридической компаративистики, есть не что иное, как закон и основание, определяющие природу явлений правоведения.

На наш взгляд, юридическая компаративистика не только расширяет и дополняет знания, полученные в рамках исследования конкретных правовых систем, изучения правовых семей и традиций, истории и теории государства и права, истории политических и правовых учений, наук, изучающих зарубежное право, отраслевых юридических наук и др., но и формирует новый уровень теоретического осмысления изучаемых явлений, правового феномена в целом, выводя его за рамки традиционной позитивистской трактовки, общепринятой методологии и сложившегося уровня понимания.

Юридическая компаративистика выходит на современный научный уровень понимания лишь при условии, что она формирует свои собственные представления о предмете исследования, методологию и методы его изучения. Методология сравнительно-правового исследования

[12] Леонтьев А.Н. С. 286.

ставит во главу угла не сопоставление правовых систем, а выяснение природы анализируемого явления. Правовой феномен и правовые системы в их конкретике и своеобразии нуждаются не в сопоставлении, а в сравнении на основе понимания. Решение этой задачи связывается с переходом юридической компаративистики к методологии tertium comparationis [13].

Что же такое tertium compartionisь юридической компаративистики? В логике под tertium comparationis понимается «признак, положенный в основу сравнения»[14]. Применительно к задачам юридической компаративистики таким признаком (tertium comparationis), который может быть положен в основу сравнения разных правовых систем, является не отдельная правовая система и даже не ее идеальная модель, а вполне реальный объект, природа которого должна быть установлена с использованием научного метода исследований. Правовые системы, таким образом, это не предмет юридической компаративистики, а всего лишь исследуемые ею явления, а в качестве ее tertium comparationis выступает то, в чем правовые системы совпадают и благодаря чему они могут считаться не только известными, но и познанными (понятными). Согласно определению О.С. Белокрыловой и Б.М. Бижоева, tertium comparationis (лат. — третий член сравнения) есть «то, в чем совпадают сравниваемые вещи. В рамках исследования предпринимательских способностей таким третьим членом (платформой) сравнения является единое экономическое пространство, на котором два абстрактно выделяемых этноса проживают, осуществляя предпринимательскую деятельность» [15].

[13] Tertium comparationis - лат. - третий член сравнения.

[14]  Максимов А.Н. Модальность предпочтения и ее выражение в современном английском языке // Вестник Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова. 2008. Т. 14. № 1. С. 188.

[15]   Белокрылова О.С., Бижоев Б.М. Сравнительная характеристика способности к предпринимательской деятельности с позиций дискурсивной этноэкономики // Journal of Economic Regulation. 2011. Т. 2. № 2. С. 5.

Когда одна правовая система сравнивается с другой, за исходное принимаются их особенности, различия между ними. Между тем компаративистика предполагает, что все сравниваемые правовые системы являются одновременно одной (третьей) вещью. Эта «третья вещь» и есть терциум компарационис сравнения. В собственном смысле слова правовая система не может выступать в роли терциум компарационис в отношении других правовых систем. Ни одна правовая система не является основой понимания других правовых систем. Ведь в таком случае она должна быть своей собственной tertium comparationis. Целью сравнительного анализа является установление их действительного tertium comparationis - того общего, что есть у всех правовых систем и в них проявляется, а не различий между ними и их особенностей.

При переходе на методологию tertium comparationis cравнительное правоведение, сохраняя выразительную дистанцию между правом и правовыми системами разных стран и правовыми семьями, выступает подлинным методом их понимания и критерием оценки. Тем самым, проблема юридической компаративистики обнаруживает себя как проблема перевода с языка оригинала (tertium comparationis) на язык перевода (конкретная правовая система).

Доцент кафедры истории государства и права ИПиНБ РАНХиГС, к.ю.н. В.В.Медведев показал, как формирование и развитие идеологии полицейской государственности обуславливалось общекультурными изменениями. Политическая консолидация общества путем преодоления феодальной раздробленности с ликвидацией частных суверенитетов и укреплением власти монарха способствовала переосмыслению назначения государства и становлению принципиально нового идеала «общего блага».  Благодетельное попечение власти укладывалось в рамки развития представлений об общественной стратификации и экономических интересах на стадии перехода от натуральной модели экономики к товарно-денежной в условиях недружественного международного окружения. Принцип формального внутри сословного равенства закладывался в основу постепенного юридического закрепления правового статуса личности. Необходимость административной защиты промышленного и сельскохозяйственного производителя и торговца от недобросовестной внутренней и внешней конкуренции, выбор государством приоритетов экономического развития страны находил всеобщую поддержку. Использование научных для своего времени подходов к анализу государственно-правовой действительности происходило путем ограниченно разрешенного официального прожектерства и относительно свободных дискуссий по инициативе верховной власти.  

Старший преподаватель кафедры истории государства и права ИПиНБ РАНХиГС А.В.Кулик заметила, что «при абсолютной монархии носителем верховной власти и источником национального суверенитета считался именно монарх. Создаваемые им государственные органы и учреждения транслировали населению приказы суверена, контролировали их исполнение и карали за нарушения. Они, конечно, наделялись компетенцией, без которых невозможно было достижение поставленных перед ними целей. Вряд ли кто-то отрицал и правосубъектность монарха, хотя бы потому, что тот одновременно являлся и физической личностью. Однако на Западе и, тем более, в России абсолютный монарх и был воплощением государства, и в большинстве случаев не мог рассматриваться как субъект правоотношений с подданными.

Н.Н.Ефремова, ведущий научный сотрудник ИГП РАН, к.ю.н., профессор отметила, что одним из факторов, способствовавших перевороту в массовом и профессиональном правосознании российского общества явилась подготовка и последующее проведение либерально-демократических реформ 60-х гг. XIX в., причем прежде всего крестьянской, земской и судебной. Освобождение крестьян от крепостной зависимости означало получение ими долгожданной личной свободы, способствовало осознанию крестьянами своей самостоятельности в решении семейных и общинных проблем, меняло мировоззрение и психологический настрой, создавало условия для личностного роста.  Сформированное сельское и волостное самоуправление, позднее земское (в котором также участвовало крестьянство) и волостная юстиция позволяли объективировать правовые ценности равенства, справедливости и др.   В ходе судебной реформы 1864–1899 гг. решались задачи создания суда «скорого, равного, милостивого и справедливого». Учитывая что правосудие есть одна их основных форм жизни права, названные и другие принципы становились базовыми для новой правовой идеологии, в соответствии с которой было осуществлено построение институциональной и функциональной основ прогрессивной юстиции, формально, а в значительной мере и фактически, характеризующейся независимостью суда, несменяемостью судей, состязательностью, гласностью, публичностью процесса, формальным равенством и признанием равнодостоинства его сторон, обоснованностью  и справедливостью решений беспристрастных судей и т. д.  В практике служителей Фемиды новой формации формировалось профессиональное правосознания юристов, а по ее результатам и массовое правосознание. В рассматриваемый период были созданы юридические общества при университетах, объединявшие либерально настроенных профессоров, юристов практиков и ученых, в деятельности которых усваивались и транслировались правовые ценности, рождалась новая юридическая доктрина, определявшая правовую идеологию, а сама деятельность имела помимо прочего и правовоспитательное значение.  Все это способствовало росту уровня правовой культуры российского общества, в целом, и различных его социальных слоев, в частности, причем в русле освоения универсальных фундаментальных прогрессивных принципов правосудия (прежде всего, принципов законности и справедливости, а также связанных с ними нравственными и религиозными ценностями, составляющими фундамент и гарантии справедливости). Это вселяло веру в возможность преодоления традиционного для российского общества правового нигилизма.

В выступлении аспирантки ИГП РАН Степановой С.О. было отмечено, что большое влияние на развитие массового правосознания населения XIX в. оказало принятие Общего Положения о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости в 1861 г. Оно способствовало развитию правосознания крестьян, формированию правовых взглядов и убеждений, что в конечном итоге положило начало формированию у крестьян, которые до 1861 г. не имели собственного судебного органа для рассмотрения и разрешения споров, определенного представления о справедливом правосудии.

П.Л.Полянский, д.ю.н., доцент кафедры истории государства и права юридического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, видит в формировании правовой идеологии общества на той или иной ступени его развития интереснейший процесс, следы которого можно отчётливо проследить в законодательстве. Ярким примером здесь может служить первый советский кодекс – КЗАГС (Кодекс законов об актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве) 1918 г. В этом законе отразились как потребности дореволюционного российского общества в сфере брака и семьи, так и новая система взглядов – марксистская идеология – под влиянием которой семейное законодательство будет развиваться последующие десятилетия.

В числе выразителей марксистских взглядов в НКЮ РСФСР, где к сентябрю 1918 г. был подготовлен проект КЗАГС, были А.Г. Гойхбарг и его ученица З.Р. Теттенборн. Под влиянием идей К. Маркса, К. Каутского, А. Бебеля указанные деятели юстиции внесли в правовое регулирование брака и семьи невиданные прежде в российском законодательстве нововведения. Так, в Кодексе был закреплён принцип равенства полов через установление равных прав и (главное!) обязанностей мужа и жены. Алименты стали рассматриваться не в качестве личной обязанности мужа обеспечивать своей жене образ жизни, достойный их общественному положению, а как способ взаимной материальной поддержки в случае нетрудоспособности и нуждаемости. Опекунские учреждения в Кодексе получили значение института общественного воспитания детей, который должен был после окончательной победы социализма вытеснить воспитание семейное.

Несмотря на то, что от марксистской идеи отмирания семьи при социализме государство отказалось уже в 1930-е годы, все попавшие в КЗАГС нововведения «марксистского происхождения» прижились и сохранились в том или ином виде в настоящее время. И хотя сегодняшний законодатель не собирается идти по пути социалистических преобразований, сам факт успешного «выживания» институтов, основанных на марксистском учении, говорит о действительных потребностях большинства в российском обществе. Таким образом, формирование сегодняшней правовой идеологии (учёт потребностей общества и закрепление их в законодательстве) можно в некоторой степени связать с социалистическим учением, с которым российская власть официально не желает иметь ничего общего.

Подводя итог, Л.Е.Лаптева, д.ю.н., профессор, зав. кафедрой истории государства и права ИПиНБ РАНХиГС, заметила, что только устоявшаяся в обществе система ценностей и соответствующее ей правопонимание способствуют осмыслению и формулированию на теоретическом уровне устойчивой правовой идеологии. Правда, возможен и другой путь, который связан с задачей преобразования общественных устоев. Тогда в рамках конкурирующей с официальной идеологии формируется система ценностей, которая затем связывается с превращением правовых ценностей в систему нормативного регулирования поведения людей в обществе.   Тогда правовая идеология строится на выдвигаемом ценностными ориентациями императиве «должного», призванного навязываться бытующему в обществе «сущему». Впрочем, «наведённая» правовая идеология далеко не всегда успешно справляется с поставленной задачей. Система правовых принципов, призванных создавать основу правовой идеологии, в наши дни не может рассматриваться как универсальная. Ведь в мире нет единого понимания идей свободы (в том числе и прежде всего, от государственного произвола), правового строя, справедливости, добросовестности, эквивалентности, разумности, одинаковых для всех народов и времен.